Роллинг Стоунз, 1992-й год (Девид Брескин)

- Поговорим о вашем детстве. В пятилетнем возрасте думал ли ты о том, что твой характер окончательно сформирован?

Тим Бертон: Вы себе не представляете, то какой степени меня бесит, когда я слышу фразу «ребенок внутри себя». Вы понимаете, о чем я? Когда кто-то говорит: «Я никогда не терял связи с ребенком внутри себя». Какой-то бред. Почему-то многих эта внутренняя незрелость умиляет до глубины души.

- Не ты ли говорил, что создавая очередной фильм, ты опирался на свои ощущения, берущие начало из детства? Еще ты говорил, что твой внутренний мир возник именно из этих твоих детских чувств.

- Да, я это говорил, но я имел в виду совсем другое. Вообще это очень интересный вопрос. В своих детских воспоминаниях ты такой, какой есть, без каких либо масок. Дети, в отличие от взрослых, не испорчены, в них нет фальши. Лишь сохраняя эту ниточку, связывающую тебя с твоим детством, ты никогда не потеряешь себя среди лицемерия и лжи взрослого мира. Должен отметить, что меня воспитывали самым традиционным образом (смеется). Наша семья не отличалась особой религиозностью, однако в течение нескольких лет я должен был посещать воскресную школу. Просто так было принято. Не знаю, зачем соблюдались все эти традиции. Мне это не нравилось, но я ничего не мог поделать.

- В каком возрасте ты понял, что хотел бы жить по-другому?

- Мне кажется, я всегда это знал. Я никогда не был согласен с теми порядками, которые пытались мне навязать, все внутри меня бурно этому противилось. Мне часто хотелось бежать куда глаза глядят, спрятаться от всех. В то время я с упоением смотрел фильмы жанра хоррор, что-то меня в них цепляло.

- Когда ты был маленьким, ты любил бывать один?

- «Любил» немного неверное слово, скорее мне это было необходимо. Впрочем, как и сейчас. Я чувствую себя наиболее счастливым, когда пора идти спать. Почему-то мне очень приятно это ощущение перехода от бодрствования ко сну. В этом есть что-то тонкое, мягкое, уютное, от этого становится очень спокойно на душе. Мало того, мне нравится разговаривать с сонными людьми. Если я вижу, что кто-то хочет спать, мне от этого делается приятно и хорошо. В жизни каждого человека есть вещи, которые его успокаивают и это очень индивидуально. Например, я успокаиваюсь, когда наблюдаю, как кто-то делает картофельное пюре (только не смейтесь!). И аналогичное чувство у меня возникает, когда я замечаю, что кто-то хочет спать. Вот такие у меня есть странности. В Голливуде вовсе не принято спать, а я это дело люблю.

- Ты легко можешь вспомнить то, что тебе снилось?

- Некоторые сны я помню. Их пять.

- Чем это можно объяснить? Они повторяются?

- У меня повторяется только один сон. В детстве я был влюблен в одну девочку, жившую с нами по соседству. Потом ее семья переехала, и я ее больше не видел, зато часто вижу сны про нее. Причем в этих снах мы оба взрослые, эти сны как будто про сегодняшнее время. Я с тех пор ни разу с ней не встречался, но у меня перед глазами стоит ее образ, я точно могу сказать, какая она сейчас. Могу описать ее образ в деталях. Это удивительный сон.

- А что с другими снами?

- Я со своими родителями ходил в боулинг и там они оставляли меня в каком-то странном месте, где были и другие дети. Я подозреваю, что это было что-то наподобие центра дневного ухода за детьми дошкольного возраста, но он был такой необычный, весь очень старый, деревянный. Я помню повсюду это темное прогнившее дерево. Все дети были очень серьезными и молчаливыми. А потом мы увидели откуда-то свет – это шел скелет со свечой. Набор костей вошел в нашу комнату, посмотрел на меня своими пустыми глазницами и неожиданно распахнул дверь, в которую я провалился. В какой-то момент я понимаю, что это вовсе не дверь, а вентиляционная отдушина. Я продолжаю свое стремительное падение, пока не приземляюсь на постель своих родителей. Тут я просыпаюсь и обнаруживаю себя сидящим на родительской кровати. Странный сон, правда? (истерично смеется). Некоторые сны я помню очень отчетливо, потому что они очень яркие, мощные. Один раз я с кем-то дрался, орудуя большим топором. Я помню каждый свой удар, который приходился сопернику по лицу. Это было жестко. Однако вследствие этой потасовки никто из нас не пострадал. Вспомнил еще один сон (пожалуй, самый ужасный из всех). Гвоздем программы была здоровенная мохнатая водоросль, которая почему-то росла у меня изо рта. Ощущения не из приятных (передергивается). Я пытался ее вырвать, но она вырастала вновь. Это продолжалось снова и снова, как заезженная пластинка.

- Чем для тебя пахнет твое детство? Какое оно на вкус? Какие оно вызывает ассоциации с запахом и вкусом?

- Забавно, что вы об этом спросили. Это странно, но я никогда не ощущал себя очень молодым. Я даже не ощущал себя ребенком, когда фактически был им. Скажу больше – я никогда не ощущал себя взрослым, мне это чувство до сих пор не знакомо. Если говорить об ассоциациях, то мое детство можно охарактеризовать, как отрывок чего-то депрессивного, сюрреалистичного. Мне никогда не было интересно то, что было интересно другим. Я был довольно замкнутым, словно погруженным в себя и временами мне бывало от этого грустно.

- Ты чувствовал себя одиноким, непонятым, не таким как все?

- Не знаю, можно ли дать определение тому, что я тогда чувствовал. Я ощущал нечто драматическое в своей жизни. Я наблюдал за людьми, которые казались очень уравновешенными, но на самом деле таковыми не являлись. Это означало, что они могли выкинуть что угодно и в самый неожиданный момент. Те люди, про которых думают, что они уравновешенные, напоминают динамит, который рано или поздно взорвется, как только придет импульс, и взрыв этот будет невиданной силы. Временами я грустил, но это была такая стильная, готическая грусть, если так можно выразиться.

- Насколько нам известно, ты увлекаешься всякими монстрами, чудовищами, призраками и прочей нечистью. С чем связана такая твоя любовь ко всем этим персонажам из фильмов ужасов?

- Как вы правильно заметили, я действительно их люблю. Фильмы о монстрах – это моя стихия. В любой сказке обязательно должна присутствовать мрачная, наводящая ужас фигура, иначе история будет пресной. Ведь согласитесь, что именно устрашающий вид этих существ заставляет сердце биться сильнее, будоражит кровь, дарит целый огонь ощущений. Для меня мифы и фольклор являются отражением нашей реальной жизни, ее прообразом.

- В детстве ты идентифицировал себя с монстрами?

- Конечно! Как и все дети. Монстров пинали и толкали, такова была структура фильмов того времени. Что до остальных героев, все они были безликими и серыми, начисто лишенными эмоций. Они были для меня олицетворением жителей пригорода.

- А тебе, конечно, не хотелось быть одним из безликих жителей пригорода, поэтому ты избрал темную сторону?

- Так и есть! Мне просто необходимо периодически устраивать себе некую драму, давать встряску для нервов, иначе я бы не выжил.

- Ты говорил, что твое детство пришлось на период нуклеарной семьи (нуклеарная семья – семья, состоящая из супругов и их детей, находящихся на попечении родителей – прим. перев.) и что эта система уже не работала. Ты имел в виду свою семью или нуклеарную семью вообще?

- Вообще. Исчезли эмоции, связи. Детей воспитывают в духе традиционном для Америки – на первом плане успех и семья, а все, что связано с семейными ценностями, очень непросто. Поэтому когда это не срабатывает (а это случается довольно часто), люди начинают считать себя неудачниками.

- Последние два десятилетия правительство непрестанно пытается нам навязать семейные ценности. Порой это просто убивает.

- Это пугает, потому что они не понимают. Особенно это касается Америки. Это так странно, что они пытаются привязать это чувство к Америке. Про американцев можно сказать, что они воспитаны на фильмах. Мы наблюдаем за президентами, разговаривающими цитатами из фильмов Клинта Иствуда. Почему-то люди стесняются или бояться сбросить маски и быть собой. Они вечно пытаются что-то из себя изображать, лишь бы никто не догадался, кто они есть на самом деле. Идея успеха приникает в тебя, и ты просто обязан быть успешным, вести себя определенным образом. Как следствие ты уже не можешь себе позволить быть самим собой. Все люди – большие мечтатели, такова наша натура. И с этим ничего нельзя поделать.

- Ты помнишь момент, когда впервые почувствовал интерес к рисованию?

- Это началось не внезапно, поэтому такого момента, можно сказать, не было. Так происходит со многими, только не все начинают культивировать и развивать это в себе. Что касается меня, я безумно счастлив, что во мне это не заглушили на корню, хотя такие попытки были. Мне вспоминаются мои преподаватели рисования, которые изо всех сил пытались навязать мне свои правила, которым я отчаянно противился. В результате я победил в этой войне и стал рисовать в свое удовольствие. Мне просто повезло.

- Твои родители украшали твоими рисунками холодильник?

- Я рос в самой заурядной семье, со скучными буднями и редкими и такими же скучными праздниками. Моя мама научилась со мной общаться, не отрывая взгляда от книги (до сих пор не понимаю, как ей это удавалось). Бывало, когда я пытался показывать ей свои рисунки, она на них смотрела сквозь многочисленные страницы своих книжных историй. В этом было что-то маниакальное. Так что никто в семье особо моими рисунками не интересовался. Во всяком случае, настолько, чтоб вешать их на холодильник. Но я не жалуюсь, напротив. Мои рисунки не раз спасали меня от депрессии и служили маяком в тех случаях, когда в океане жизни случалась непогода.

- Как-то ты рассказывал, что тебя стало напрягать то, что ты не знаешь о своих родителях элементарных вещей, например, где они родились. Почему ты вдруг стал задумываться об этом?

- В то время я проходил психотерапию и пытался понять, что со мной происходит. У меня была сильная депрессия, и я искал пути выхода из нее. Я чувствовал какую-то странную оторванность от внешнего мира, я словно находился в изоляции. Это было что-то очень пугающее и гнетущее. Это во много раз сильней обычного чувства одиночества. Я всеми силами пытался выбраться из этого состояния, и неожиданно для себя обнаружил, что ничего не знаю о своих родителях, это меня потрясло до глубины души.

- А вот Дэвид Линч старался держаться подальше от психотерапевтов, потому что, по его мнению, любые вмешательства извне могли затормозить его творческое развитие.

- Это интересно. Психотерапия не прошла бесследно, я избавился от депрессии, но на пути к выздоровлению немного разрушился (смеется). Из всего этого я делаю вывод, что никогда нельзя слишком увлекаться антидепрессантами и другими подобными штуками.

- Как это повлияло на твою работу?

- К счастью, никак не повлияло по той простой причине, что в то время у меня как раз был период простоя. В жизни каждого человека бывают моменты, когда хочется взорваться, вырваться из клетки. Я был словно весь опутан нитками, которые тщетно пытался разорвать. Это очень тяжелый период в моей жизни.

- И сколько времени он длился?

- Два года. За это время я успел воспользоваться услугами двух психотерапевтов. У одного из них была весьма интересная методика – он вообще со мной не разговаривал. Это было забавно. В то время у меня были сложности с вербальным общением, так что этот парень был для меня идеальным вариантом (смеется). Он просиживал со мной часами, занимался в абсолютном молчании. Представляю, как это выглядело со стороны. Наше общение проходило не на физическом уровне, а скорее на духовном, а в этом случае слова не нужны.

- Раньше работа над фильмами являлась для тебя такой своеобразной терапией, например, как в случае с «Винсентом». Это помогало тебе вылечиться?

- Я черпаю энергию у моих персонажей. Все эти герои очень много значат для меня, порой через них мне удается наладить контакт с окружающим миром.

- Если мне не изменяет память, прежде чем стать режиссером, ты был аниматором. Как тебе удалось перебраться из одной профессии в другую?

- Я очень доволен тем, что делал во время учебы. Я попал в КалАртс, где изучал анимацию и получил очень серьезное образование. Вначале ты занимаешься дизайном, работаешь над собственными персонажами, рисуешь сцены. Ты все это дело снимаешь, затем монтируешь. Изучаешь процесс раскадровки. Это было творческой работой, мне казалось, что я уже нахожусь в киностудии.

- Но все же постоянно быть привязанным к столу аниматора нелегко?

- Это было просто ужасно. Работая в команде Диснея, я уже начинал медленно сходить с ума. Воспоминания остались не самыми приятными.

- Наверно тяжелей всего было выдерживать рутину этой работы?

- Даже не это. Тяжелей всего было ощущать свою обособленность от остальных членов команды. Я не мог заставить себя рисовать то, что им было нужно и как им было нужно. Мой стиль сильно отличался от стиля рисунков Диснея. Мало того, он просто не вписывался в общую картину. Это одна из специфических граней профессии аниматора. С одной стороны это действительно творческое занятие, а с другой – аниматор совершенно не свободен в своих действиях, так как должен беспрекословно выполнять приказы главнокомандующего. Для меня это было чересчур. Я просто не мог заставить себя подчиняться их правилам. Да и их фильмы были далеко не шедеврами, и на каждый у них уходило пять-шесть лет. Представьте, что вам предстоит работать над каким-то «Лисом и охотничьим псом» в течение шести лет. Это ж с ума можно сойти.

- Тебя можно считать уникальным аниматором, потому что ты рисовал именно так, как ты сам это видел. Ты не прислушивался к чужому мнению, не следовал модным тенденциям.

- Это действительно так. Но я потратил немало сил на то, чтоб добиться права рисовать так, как я хочу. Единственным методом, которым я пользовался в этой борьбе, были долгие и нудные разговоры. Иногда средством общения служили рисунки.

- Я бы хотел обсудить с тобой полнометражки, начиная с «Большого приключения Пи-Ви». Этот фильм создавался в расчете на детскую аудиторию, но в нем много и взрослого.

- Работая над фильмом, я всегда думаю как о детях, так и о взрослых. По сути, что есть ребенок? А что такой взрослый? Каждый – это все. Почему людям так свойственно искать отдушину в фильмах или развлечениях? Кто-то читает, кто-то рисует, а кто-то музицирует. Это своеобразная форма защиты, ухода от действительности. Дети более живо и чисто воспринимают окружающий мир, они всегда открыты новым впечатлениям, всегда реагируют на что-то яркое, интересное. Ты знаешь, что я обожаю клоунов? Как ты думаешь, за что я их люблю? Почему они так нравятся детям? Наверно потому, что в них есть что-то опасное, зловещее. Это привлекает, будоражит кровь, насыщает жизнь яркими переживаниями.

- Для чего нужны сказки?

- Я думаю, все ради того же детского импульса, который внутри нас. Для чего мы живем? Для чего существует весь этот мир, кто его создал? Кто отвечает за все это? Есть ли еще жизни, кроме нашей? Что происходит после смерти? Все это нам неизвестно. Весь наш мир представляет собой пестрое соединение добра и зла, смешного и печального, черного и белого. Все это сложно. Сказки являются лишь подтверждением всего этого. Они подтверждают всю эту реальность способом, существующим за гранью реальности.

- В любой сказке обязательно должна быть мораль?

- Киноиндустрия навязывает нам свои правила игры, приходится с этим считаться. Людям подавай хэппи-энд, иначе тебя забросают помидорами.

- Зачем он им нужен, как считаешь?

- Наверно люди чувствуют какое-то удовлетворение от этого. Лично мне он не нужен, я с гораздо большим удовольствием посмотрю «Сида и Ненси», чем «Привидение» или что-то подобное.

- Потому что ты всегда тяготел к драмам?

- Да, потому что вся наша жизнь насыщена драматизмом, но не обязательно в отрицательном смысле. Все люди смертны и в этом тоже есть драма, но разве это плохо? В жизни то и дело имеешь дело с трагичными ситуациями, но в этом есть что-то забавное. Меня всегда привлекало сочетание драмы и смеха в разумных пропорциях, в этом есть своя поэзия. Вот что мне нравится в Пи-Ви – он был в этом. Пи-Ви отвергает девочку, которая желает его. При этом он ей говорит: «Во мне есть нечто такое, чего ты не понимаешь, но тебе и не нужно этого понимать».

- То же самое и с Битлджусом, Эдвардом Руки-ножницы и Брюс Уэйн. Они все тоже непонятые.

- Совершенно верно. Кто может похвастаться тем, что знает себя? Все это слишком сложно, слишком много скрытых сторон личности, внутренней динамики. Владеет ли кто-либо полной информацией о себе? Сомневаюсь. Лично я не уверен, что знаю себя. Поэтому эта динамика для меня реалистична, и я получаю удовольствие от этого. Часто очень здорово не знать о себе или об окружающих каких-то вещей.

- А что ты скажешь о сексуальной опасности, которой подвергается Пи-Ви со стороны женщин?

- По всему видно, что Пи Ви совершенно незрелый в этом смысле. Все, что он делает – это сплошное извращение и это меня здорово привлекает в нем. Этот странный герой всеми силами пытается защититься от этих вещей, спрятаться в своем внутреннем мире. В некотором смысле он напоминает аутсайдера, полностью погруженного в самого себя и свои эмоции. И тут дело даже не в его велосипеде, а в его страсти к чему-то, до чего больше никому нет дела. Вот я испытываю точно такую же страсть к фильмам (смеется). Я создаю нечто такое, что не является обычным делом для других, ведь мои фильмы не принадлежат к числу тех, которые принято считать стандартными. Поэтому я идентифицирую себя с этим персонажем, в этом плане мы с ним очень похожи.

- Эдвард Руки-ножницы тоже персонаж, который не вписывается в современный мир с его законами и понятиями, а наоборот, пытается противостоять ему, насколько это возможно. Но ты внес в этот образ гораздо больше, чем можно было ожидать. Ты наполнил его эмоциями и страстями. Эта идея к тебе пришла еще в школе, ты жил с ней все эти годы, пока тебе не представилась возможность воплотить ее на экране.

- Да, этот персонаж стал чем-то особенным для меня. Мне стоило немалых усилий удержать себя от полного растворения в нем. Я рассматривал этого героя скорее тематически, чем персонально. Я пытался создать… В общем, ты понимаешь, о чем я.

- Да, ты говорил, что пытался создать картину, которая не была бы слишком личной для тебя, потому что ты хотел быть универсальным. Однако вещь более личная становится и универсальной, как это не парадоксально. Почему же ты так боишься возникновения связи между тобой и Эдвардом?

- Видимо из-за того, что я не достаточно знаю себя. Я думаю, мне недостает цельности, впрочем, как и всем моим персонажам. Так что это становится личным насколько это возможно. У меня по любому так получается, потому что я заинтересован в личном, и у меня ко всему личный подход. Я чувствую, что меня с моими персонажами связывает невидимая нить. Они как будто мои дети, а по сути, так оно и есть. Я много в них вложил, каждый из них рождался в моей голове, потом обрел жизнь на экране. Любая вещь, которую вы создаете с любовью и трепетом, станет для вас самой дорогой и ценной.

- Все эти фильмы для тебя очень ценны?

- Именно так. Но как я уже сказал, всем моим персонажам не хватает цельности и чистоты. Если бы Бэтман прошел курс психотерапии, вы бы не увидели его в нелепом костюме летучей мыши, и он бы никогда не стал бы делать всех этих странных вещей. Вот эта «нецельность» меня в них и привлекает. Возможно, я зациклен на них, но я определенно от них тащусь. Однако в персонажах, которые знают, что делают, так же есть свой шарм. Взять, к примеру, Битлджуса. Этот парень мне определенно нравится.

- Позволь мне побыть адвокатом дьявола. Эдвард Руки-ножницы – трогательный, ранимый и имеющий весьма странную внешность персонаж. Он выражает всю гамму чувств и эмоций Тима Бертона. В этом персонаже выражена ранимость его автора, уязвимость и простота его натуры. Это все становится заметным стоит только повнимательней взглянуть в глаза этого славного героя.

- Все верно! Прямо в яблочко (смеется).

- Что ты теперь чувствуешь, когда я все это озвучил?

- Чувствую, что мои работы еще очень далеки от совершенства. Когда ты создаешь сказку, ты ощущаешь себя немного странным. Что такое сказка? Это романтичная трактовка обычных вещей, преувеличенная реальность, взятая под другим углом. Так что в основе каждой сказочной истории лежит обыденность реальной жизни. Здесь самое главное найти баланс между правдой и вымыслом, тогда сказка, как и положено, будет в меру волшебной и в меру страшной. Эту размытую грань между разумным и неразумным порой сложно угадать и мне не раз доводилось попадать в затруднительное положение из-за этого. А потом я познакомился с Джонни Деппом, который добавляет свою долю открытости и талантливости в это дело. Создавая очередной фильм, я неустанно пытаюсь найти этот баланс, и это мое стремление подчас делает фильм весьма забавным, так что мы не будем считать это недостатком. Это доставляет мне определенный дискомфорт, но все же я это сделал.

- Каждый персонаж чем-то значим для тебя. Я бы хотел обсудить каждого из них в отдельности. Мы уже поговорили про Пи Ви. Что для тебя Эдвард?

Идея очень интересная, и так думаю не я один. Это чувство непонятности и одновременно с этим беспомощности, когда ты не можешь получить то, чего страстно желаешь. Сразу вспоминаю себя подростком в аналогичной ситуации, когда ты не можешь преодолеть страх перед общением, не смеешь прикоснуться. В то же время ты испытываешь очень сильные чувства, порой разрушительные для чувствительной юношеской психики. Для меня это было очень сильно, и я отчаянно сопротивлялся этому наваждению. Я называю подобные импульсы подростковыми. Этот персонаж является воплощением всего этого. Он испытывает то, что чувствуешь ты, он говорит все то, что осталось у тебя невысказанным, его не понимают точно так же, как когда-то не понимали тебя. Мне симпатичен этот оригинал, он чувствителен и открыт ко всему новому. В нем так много наивного и незрелого, и в то же время в нем есть какая-то доля трагичности. В жизни мне приходилось сталкиваться с такими сверхчувствительными людьми. Это и грустно и смешно. Те страдания и боль, через которые им ежедневно приходится проходить, не укладываются в моем сознании.

В этом есть немая доля печального юмора. Ты относишь себя к этой категории людей?

- Мне нелегко заниматься самоанализом. Но могу сказать, что я склонен к этому.

- Чем для тебя является Битлджус?

- Это фантазия чистой воды. Он мой самый классический персонаж, если так можно выразиться. Есть хорошая сторона в том, что на тебя наклеивают ярлык, не понимают и исключают из своего круга. В результате у тебя появляется свобода.

- Ты не можешь быть в ответе за то, что о тебе думают другие.

- Да, ты можешь одеваться, как угодно, ты можешь делать, что угодно, и в этом есть свой особенный кайф. Ты живешь так, как считаешь нужным и не обязан не перед кем отчитываться. С одной стороны это хорошо и удобно, но с другой немного грустно. Эта причудливая и печальная свобода. Я думаю, что Битлджус показывает преимущество того, когда тебя не понимают и отвергают. Он может поступать, как хочет, в нем есть что-то ужасное. Он – это фантазийная и полная свобода действий. В этом и заключается привлекательность многих фильмов – в них есть свобода. И люди реагируют на это. Ты противопоставляешь его другим персонажам, которые потом смиряются и принимают его.

- Давай обсудим первого «Бэтмана». В этой истории было несколько тяжелых моментов. Мне известно, что в самый разгар съемок неоднократно изменялся сценарий, и у тебя не хватало времени осмыслить все это.

- Да, это было жестко.

- Помнится, ты говорил, что балансировал на грани между жизнью и смертью.

- На протяжении всей этой работы я был не в себе. Понимаешь, это был мой первый проект такого масштаба. Вокруг сновали толпы народу, мощная энергетика меня буквально сшибала с ног. Я был к этому не готов. Не хватало средств, со всех сторон ощущалось давление, но самая главная моя эмоция, которая мной владела – это страх. В конце концов, я пустил все на самотек, пусть все идет, как идет. Но впредь я не допущу повторения ситуации. Сценарий должен быть проработан досконально и необходимо все контролировать вплоть до мелочей.

Вот взять, к примеру, Голливуд. Это место, не связанное с реальностью, поэтому там все страдают паранойей, люди подвержены всякого рода страхам. Они не знают, что им делать, и кому все это нужно. Знаете, иногда мы начинаем работать над каким-нибудь сценарием, все говорят: о, это классный фильм! Реакция для Голливуда вполне классическая. А к концу дня они готовы разорвать нас в клочья. Таким образом, мы наблюдаем весь этот путь от самого лучшего сценария до его полного уничтожения. Но мы вынуждены подстраиваться под правила игры.

- В основном все эти вещи остаются незамеченными для широкой аудитории. Однако есть одна вещь, которая всем бросается в глаза – это оставшиеся полностью нерешенными эмоции Вики Вейл, когда до нее доходит, что Брюс Уэйн и Бэтман – одно лицо. Она просто направляется в его жилище и…

- Лично я бы за это ее придушил. Порой я бываю грубым и несдержанным, это вторая часть моей натуры. Иногда я становлюсь агрессивным, и наверно в этом моя проблема.

- Мы ожидаем, что Брюс Уэйн хотя бы первое время будет обыгрывать тот факт, что она все знает, однако ничего подобного не происходит. От этого зрители приходят в замешательство: «Он уже знает о том, что ей все стало известно? Почему он этого никак не проявляет? Или мы что-то пропустили?» Мы тоже не понимаем, что происходит. От нас как будто намеренно скрыли нить повествования.

- Это моя проблема. В том, что я делаю, имеются большие пробелы. Я слишком озабочен созданием своей собственной среды, и часто это срабатывает, но бывают и осечки. В таком случае мне приходится тратить массу сил и времени на исправления своих ошибок.

- Одна из таких ошибок – это музыка Принца в первом фильме. Она была крайне неуместна и просто мешала наслаждаться просмотром. Было немного странно слышать в твоем фильме эту музыку. С какой стати она там возникла?

- Наверно ты прав. Это дьявольское сочетание меня и…

- Всему виной маркетинг Уорнеров?

- Так или иначе, это случилось. Каждый день ты узнаешь что-то новое, и для меня этим новым стала его музыка в моем фильме. Когда-то принц был моим кумиром. Я дважды бывал на его концертах в Лондоне, и это было лучшее из того, что мне когда-либо доводилось слышать. А потом эти парни из звукозаписи убедили меня в том, что мне очень нужно. Так получилось, что я впрягся в это дело, и пути назад не было. Слишком много денег. Слишком много личного. Я бы не хотел когда-нибудь снова оказаться в этой ситуации, так что будем считать, что это послужило мне уроком.

- Поместить эту музыку в свой фильм было очень смелым решением.

- Это мое решение как будто устранило меня от моего проекта и далее уже все происходило без моего участия. Музыка внедрило в мой фильм что-то такое, что я не хотел туда внедрять, но я уже ничего не мог поделать. Наверно это можно сравнить с работой художника, который опрометчиво внес несколько последних мазков в картину и этим все испортил. Беспомощно взирает он на результат своего многодневного труда, но уже ничего не в силах изменить. Должен отметить, что мне очень нравился этот альбом Принца. Нравился вне моего фильма. Теперь же эта музыка воспринимается совершенно иначе. Много бы я отдал за то, чтобы вернуть все назад, но увы.

- В чем суть фильма «Бэтман»? Депрессия Брюса Уэйна?

- Депрессия, недостаточная цельность. Я всегда только так воспринимаю подобные фильмы, в отличие от тех, кто видит здесь исключительно героя-спасителя, помогающего всем страждущим. Если вы спросите меня, в чем смысл истории Бэтмана, я не смогу вам четко ответить. В ней показана двойственность человеческой натуры, смятение человека, который не знает, зачем он здесь и что он делает. У него добрые намерения, но он не цельный. Он склонен к депрессиям. Это целая философия о том, куда ты идешь и что делаешь. А Джокер представляет кого-то, кто ведет себя так, как он хочет.

- Он играет героя такого же формата, как Битлджус.

- Все верно. Существует два типа людей, которым свойственно раздвоение личности. Одни пытаются в слепую пробираться по жизни, другие не о чем не думают и пугают окружающих. Это две фантазии. Две стороны личности.

- А к какому типу относишься Ты?

- Скажем, я немного похож на Брюса Уэйна, но мне гораздо ближе тот, другой.

- Интересно, что Брюс Уэйн-Бэтман – единственный герой в фильме, которого играет живой человек.

- Я постарался добавить ему больше глубины. Поэтому мне нравится Майкл Китон в этом фильме. В нем не хватает цельности, он немного несуразный, грустный, сильный, эмоциональный, введенный в заблуждение, иногда адекватный, но порой совершенно безумный.

- Почему ты не исследовал это еще больше?

- Потому что я обнаружил, что чем больше пытаешься в это вникнуть, тем явственнее ощущаешь сопротивление. Возможно, существует способ сделать это иначе, но я не нашел. Я бы не хотел делать это насильственно.

- Ты готов сдаться?

- В состоянии незнания что-то есть и это «что-то» мне явно нравится. Это как импульс.

- Сложно было режиссировать сиквел? Если мне не изменяет память, ты вроде говорил, что сиквелы не представляют для тебя интереса.

- Новые герои. Мне они очень нравятся. Женщина-кошка, персонаж Кристофера Уокена, Пингвин – все они мне очень интересны.

- Я заметил, что у вас уменьшилось количество актеров. С чем это связано?

- Не знаю, насколько это хорошо для фильма, но мне больше нравится работать именно с таким малочисленным составом. Гораздо убедительней получается игра и гораздо легче найти со всеми общий язык. Вот такой мы избрали тактический ход.

- Ты посещаешь кинотеатры?

- Это покажется гнилой отмазкой, но я не нахожу нужным ходить в кино, потому что мой географический регион не предполагает здесь особенного разнообразия, а смотреть одни и те же фильмы страшно надоедает.

- Неужели не существует работ, которые тебе хотелось бы посмотреть?

- Стыжусь в этом признаться, но последнее время я хожу в кинотеатры крайне редко. Иногда я беру напрокат видеокассеты, но фильмы там не новые. Я вообще мало видел новых фильмов. Когда я оказываюсь перед полками с кассетами, я всегда тянусь к тому фильму, который имеет самый низкий показатель. Я никогда не выберу новейший фильм Скорсезе, но с удовольствием посмотрю «Техасскую резню с бензопилой». Чем-то меня привлекает средний уровень, и я ничего не могу с этим поделать.

- Есть ли такой фильм, который имеет большое значение для тебя?

- Боюсь, что какой бы ответ я не дал, это все будет не то. Кое-кто мне нравится. Дэвид Кроненберг например. Про него могу сказать, что он неподражаем.

- Почему ты так озабочен тем, чтобы создать очередной фильм? Ты ненавидишь изгонять их?

- Это как болезнь, от которой лечение еще не найдено. Ты просто чувствуешь дикое желание это сделать и просто не можешь ему противиться.

- Что более всего тебя пугает в том, чтобы изгнать их?

- Забавно, но я сам задаю себе этот вопрос. Это брожение. Очевидно, что я делаю все это. Я разговариваю с тобой. Я не отсиживаюсь в своем замке в Швейцарии, вдали от всех, и мне очень страшно потерять все это по какой-то причине.

- Как ты думаешь, чего ты боишься?

- Как мне кажется, это происходит от того, что я до сих пор не выяснил, кто я. Это личное. Каждый мой фильм – как маленький ребенок, которого я выпускаю в этот жестокий и беспощадный мир. Это очень страшно.

- А что может случиться?

- Наверно больше всего угнетает страх неизвестного. Я не знаю, какой будет результат, не знаю, понравится ли это кому-нибудь. У меня такое чувство, будто я сижу на скамье подсудимых в ожидании вердикта. Ощущение не из приятных. Я сделал фильм и выпустил его в мир, на этом моя миссия заканчивается. Он выпускается в прокат, его смотрят миллионы зрителей, и я уже не могу изменить ход событий. Каждый раз, когда я хожу на эти показы, я вижу перед собой сотни злых физиономий. Именно злых и это меня пугает.

- Ты так боишься неудачи?

- Тут дело совсем в другом. Я бы не сказал, что я сильно боюсь провала, но мне почему-то страшно демонстрировать свои работы людям. Не знаю, почему, но я боюсь выносить их на суд, боюсь наблюдать за реакцией зрителей. Просто сам этот момент очень волнителен для меня.

- Ты словно хотел бы быть подвешенным в пещере вниз головой со своими рисунками.

- Через это я уже проходил, когда работал на студии Диснея. Я чувствовал себя словно запертым в своей маленькой пещере. Не могу сказать, что это было хорошо. Во мне словно происходит борьба. Хочется выбраться, наконец, из своего заточения, но в то же время утрата надежных каменных стен пугает. Я думаю, это мой вечный импульс прятаться в пещере управляет мной. Это уже классика.

На правах рекламы:

замоскворечье снять квартиру